This site uses cookies.
Some of these cookies are essential to the operation of the site,
while others help to improve your experience by providing insights into how the site is being used.
For more information, please see the ProZ.com privacy policy.
This person has a SecurePRO™ card. Because this person is not a ProZ.com Plus subscriber, to view his or her SecurePRO™ card you must be a ProZ.com Business member or Plus subscriber.
Affiliations
This person is not affiliated with any business or Blue Board record at ProZ.com.
Services
Translation, Interpreting, Subtitling
Expertise
Specializes in:
Certificates, Diplomas, Licenses, CVs
General / Conversation / Greetings / Letters
Law (general)
Poetry & Literature
Religion
Cooking / Culinary
Volunteer / Pro-bono work
Open to considering volunteer work for registered non-profit organizations
Rates
Lithuanian to Spanish - Standard rate: 0.05 EUR per word / 50 EUR per hour
Lithuanian to Spanish: Un verso de Salomeja Neris General field: Art/Literary Detailed field: Poetry & Literature
Source text - Lithuanian Ir vienąkart, pavasari,
Tu vėl atjosi drąsiai -
O mylimas pavasari,
Manęs jau neberasi - -
Sulaikęs juodbėrį staiga,
Į žemę pažiūrėsi:
Ir žemė taps žiedais marga ...
Aš diemedžiu žydėsiu - -
Translation - Spanish Y una vez, oh, primavera,
Vendrás tú cabalgando-
Y, mi querida primavera,
No estaré ya a tu lado--
Y detendrás a tu corcel,
Mirando hacia el suelo:
El suelo se cubrió de flor...
Soy yo, ajenjo en desvelo--
Russian to Spanish: Lorca, la cuerda desgarrada de la poesía española General field: Art/Literary Detailed field: Poetry & Literature
Source text - Russian Это просто совпадение, но второй выпуск подряд у нас начинается с театра. Более того: с театральной премьеры, и даже более: опять с премьеры не самой удачной. Возможно, конечно, не совсем совпадение: помните, один из героев «Анны Карениной» Толстого специально ездил именно в ту гостиницу, где он был более всего должен, - потому что считал неправильным ее избегать.
Возможно, и мы вновь отправляемся на премьеру провальную, именно потому, что считаем необходимым напомнить: неудачи сопутствуют лишь тем, кто дерзает. А потому - никогда не спрашивай человека, сколько раз ему выпало победить, спрашивай, сколько раз ему удалось потерпеть неудачу.
Примерно так вечером двадцать второго марта тысяча девятьсот двадцатого думал почти двадцатидвухлетний испанский поэт и, к несчастью, новоиспеченный драматург Федерико Гарсиа Лорка.
В театре Eslava в Мадриде - на улице Ареналь, - прямо между королевской оперой и Пуэрта-дель-Соль (лучшего места для провала нарочно не выберешь), шел показ его премьерного спектакля El maleficio de la mariposa.
Лорка сидел на полуподвальном этаже, возле актерских гримерных. Зрители, возмущенные вульгарным, снобским и пижонским представлением (так назовут его после в прессе) поднимали периодически такой шум, что Лорке казалось, будто они пытаются его растоптать.
Heraldo de Madrid сравнила вечер премьеры с ночью, проведенной в зоопарке. Мануэль Мачадо, желавший пощадить Лорку, отмечал, что он очень талантлив, и ему просто нужно вернуться к написанию стихов. А когда на сцене появилась Донья Тараканиха в шлеме с антеннами-перьями, то один из зрителей, дон Мигель Антонио Secodelgado не выдержал и, вскочив на ноги, закричал: “Эту тараканиху в Фуэнлабраде видал, накладными рожками торгует” (отсылка к российской комедии «Ширли-Мырли» 1995 года).
Словом, в театре творился неописуемый хаос.
Лорке, в конце концов, пришлось выйти тем вечером из подвала. После представления он вместе со своими друзьями завернул за угол - и оказался в Чоколатерии Сан Хинес, где за чашкой «горячительного» шоколада они обсуждали события этого вечера.
Провал длился долгих четыре дня: двадцать пятого марта спектакль был закрыт, а Лорка получил от отца письмо:
«Я немедленно жду тебя в Гранаде, где ты должен будешь закончить свою учебу, а если этого не случится, то не сомневайся - я приеду в Мадрид и заберу тебя лично».
Меня зовут Армен Захарян, с вами литературный канал “Армен и Фёдор” и к нам - после долгой отлучки, как Синдбад-мореход из очередного странствия - возвращается рубрики СТИХИЯ. Здесь мы говорим о поэзии и поэтах, обсуждаем и даже - рискуя опозориться и провалиться, но когда это нас останавливало, - читаем стихи.
И сегодня на сцену нашей Eslav’ы поднимется не самое известное, но прекрасное стихотворение испанского поэта Федерико Гарсиа Лорки - “Старый ящер”. Впрочем, поговорим мы не только о нем.
«Мартовские иды» Лорке - в отличие от Цезаря - пережить удалось относительно безболезненно: он был молод, талантлив и уверен в себе. Провал спектакля остался в прошлом, а угрозы отца были временно отбиты: в ответном письме Лорка умолял дорогого Папá передумать и уверял, что в Гранаде ему делать сейчас решительно нечего, а оставаясь в Мадриде он “скорее всего обретет великое имя в литературе”.
Не сказать, чтобы надежды Лорки на вечную славу были в этот момент беспочвенны. Да, «роза кастилии» была не без шипов - над Локой часто смеялись за его выраженный гранадский акцент, и вообще многие относились к нему как к смешному провинциалу.
Но вместе с тем он уже обрел определенную известность, и про него уже можно было услышать “юный многообещающий поэт”. Он познакомился с Хуаном Рамоном Хименесом, одним из лучших авторов эпохи, и даже заручился его покровительством. Словом, стал пусть и не всегда уважаемой, но все-таки частью мадридской богемы.
Где бы молодой Лорка не появлялся, он сразу оказывался в центре внимания. В своем сюртуке, как правило, черном, похожий одновременно на паренька из андалусской деревни и поэта-декадента. В сущности - этим он тогда, в свои двадцать - и был: прекрасно играл на фортепиано, остроумно рассказывал истории - бывшие и небывшие - и, конечно, пламенно и страстно читал стихи: так, что его небрежно повязанный галстук неизменно сбивался на сторону, указывая в направлении Гранады.
Словом, как скажет о нем позже поэт Хорхе Гийен, и те, кто знает испанский, оценят изящество этой формулировки: ‘cuando estás con Federico, no hace ni frío ni calor. Hace Federico’.
Что на русский можно было бы перевести так… (переводит цитату Хорхе Гийена на русский язык).
Ну и как, скажите, такому блестящему гранадско-мадридскому молодому человеку было не верить в себя?
До лета двадцатого Лорка будет оставаться в столице: слушать джаз и засиживаться за полночь в многолюдных мадридских кафе, спорить с друзьями о возможности или даже необходимости Второй испанской Республики и об Октябрьской Революции в России... Он познакомится с девятнадцатилетним Луисом Бунюэлем. Но с Дали еще нет - с Дали - в свой следующий столичный вояж. Будет интересоваться кубизмом, футуризмом и дадаизмом.
Помните, у Маркеса в романе “Сто лет одиночества” в самом начале строчка: ‘El mundo era tan reciente que muchas cosas carecían de nombre, y para nombrarlas había que señalarlas con el dedo’. Так же и здесь: Мадрид был таким первозданным, что студенческое общежитие на calle Pinar, где поселился Лорка, назвали просто Residencia de Estudiantes.
Это культовое уже тогда место было одним из центров интеллектуальной жизни Испании, где студентами были: андалусский пёс Федерико Гарсиа Лорка, арагонский копьеметатель Луис Бунюэль и каталонский инсектофоб Сальвадор Дали. А приглашенными лекторами или посетителями: Мигель де Унамуно, Хосе Ортега-и-Гассéт, Эйнштейн, Стравинский и Ле Корбузье - не одновременно, конечно, потому что вряд ли пространственно-временной континуум смог бы это выдержать, но в разные годы.
Cловом, юный Федерико жил в обстановке, которая располагает к творчеству столь же сильно, сколько и не оставляет на него времени. В тот год он часто работал в постели в своей небольшой комнате или писал стихи на салфетках, оставаясь последним посетителем в светлом, чистом, закрывающемся кафе , а потом терял эти клочки.
Возможно, если бы у Лорки были карманы на молниях, то в современных его антологиях куда больше стихов были бы датированы тысяча девятьсот двадцатым. Но застежки-молнии, хотя были уже изобретены, в кругу испанской богемы еще не слишком приветствовались.
Словом, вот из этого блестящего, изощренного, элитарного места, в конце июня двадцатого, отложив поездку настолько, насколько это было возможно, Федерико возвращается домой, в Андалусию. Он возвращается - к виноградникам и виноградарям, к полям и пастухам, к пыльным проселочным дорогам и бесконечным безмолвным безветреным дням, о которых он тогда же напишет:
Dice la tarde:"¡Tengo sed de sombra!"
(переводит первую строчку Cantos nuevos на русский язык)
Лорка не хотел уезжать из Мадрида. Он был увлечен столицей и своей новой жизнью, он писал отцу: “Что мне прикажете делать в Гранаде? Слушать дурацкие разговоры, да быть предметом зависти и глупых шуток?”. Лорка тогда еще не знал наверняка, что Андалусия, Гранада, Фуэнте Вакерос - эти имена и пейзажи молодости, - останутся с ним до самого конца. Не знал, что они станут одной из главных тем его поэзии - не только в юности, но и в зрелости.
Да, любые сравнения всегда хромают, но в этом смысле Гарсиа Лорка - испанский Сергей Есенин, ну или Сергей Есенин – русский Гарсиа Лорка. Переполненный жизнью молодой поэт, который выезжает из провинции в столицу, но не с тем, чтобы вывезти провинцию из себя, а с тем, чтобы столица влюбилась в провинцию: плакала по андалусским березкам и кострам рябины за окном белокаменного дома в Аскеросо, рыдала над тем, как цветут апельсиновые деревья в Константиново, да льется плач фламенко из цыганской избы на окраине деревни.
Нет, между этими поэтами правда много общего, особенно если задать обоим одну и ту же точку отсчета, скажем, яблоко. Но не антоновку и не Verdedoncella, а большое яблоко - Нью-Йорк.
С разницей в семь лет каждый из них едет в США, и оба они поражены Нью-Йорком, и оба испытывают смешанные, непривычные чувства столкновения с чем-то очень непохожим на тоскливую андалусско-рязанскую летнюю вьюгу.
(читает стихи русского поэта Сергея Есенина о впечатлениях от США. По своему содержанию они напоминают некоторые стихи Гарсиа Лорки о США)
Это были стихи Есенина, точнее одного из его лирических героев. А теперь послушайте Лорку - о столкновении с тем же самым, из стихотворения Нью-Йорк …
Они так близки семантически, даже я бы сказал родственны, что их отличает прежде всего ритмика. И если чуть-чуть подретушировать, но в целом сохранить содержание Федерико и облечь его в форму Серхио, то родная мать-старушка - привет тебе привет - не отличит.
Вот послушайте того же Лорку, но уже не в сюртуке, а в косоворотке …
(Читает по-русски стихотворение Лорки «Нью-Йорк», переделанное из ритмики Гарсиа Лорки в ритмику поэта Сергея Есенина)
Translation - Spanish Sería solo una coincidencia, pero ya son dos de nuestros programas consecutivos que comienzan con el teatro. Además, se trata de estreno teatral, y aún más, otra vez el estreno fallido. Quizás, desde luego, no sería del todo una coincidencia: os acordáis que uno de los héroes de Anna Karenina de Tolstoi iba siempre al mismo hotel donde tenía la deuda más grande, porque consideraba incorrecto evitarlo.
Quizás nosotros también volvemos al estreno fallido precisamente porque consideramos que es necesario recordar: los fracasos acompañan solo a los que se arriesgan. Por lo tanto, nunca preguntes a una persona cuántas veces ha triunfado sino cuántas veces ha fracasado.
Aproximadamente así pensaba el poeta y lamentablemente, recién acuñado dramaturgo español Federico García Lorca de casi veintidós años en la tarde del 22 de marzo de 1920.
En el Teatro Eslava de Madrid, en la calle Arenal, entre la Real Ópera y la Puerta del Sol
se estrenaba El maleficio de la mariposa (y no había mejor lugar para el fracaso).
Lorca se ubicaba en el semisótano, cerca de los camerinos de los actores. El público estaba indignado por la actuación vulgar, esnob y tonta (como la llamarían después en la prensa), en ocasiones hacía tanto ruido que a Lorca le parecía que lo intentaban aplastar.
El Heraldo de Madrid comparó la noche del estreno con una noche en el zoológico. Manuel Machado compadeciéndose de Lorca, señaló que tenía mucho talento y que solo necesitaba volver a la poesía. Cuando en el escenario apareció doña Curiana con el casco con antenas de plumas, uno de los espectadores, don Miguel Antonio Secodelgado, no pudo soportarlo y, poniéndose de pie, gritó: “Vi esta cucaracha en Fuenlabrada, vende cuernos falsos” (se hace referencia a la comedia rusa "Shirley-Myrley", o sea “Vaya tontería” de 1995).
En una palabra, en el teatro se estaba produciendo un caos indescriptible.
Lorca, al final, tuvo que salir del sótano aquella noche. Después de la actuación, él y sus amigos doblaron la esquina y terminaron en la Chocolatería de San Ginés, donde conversaron sobre los hechos de esa noche bebiéndose una taza de chocolate caliente.
El fracaso duró cuatro largas jornadas. El 25 de marzo se clausuró la actuación, y Lorca recibió una carta de su padre:
"Te espero de inmediato en Granada, donde tendrás que terminar tus estudios, y si esto no sucede, no lo dudes, iré a Madrid a recogerte personalmente".
Mi nombre es Armen Zajaryan, estamos en el canal literario “Armen y Fiodor”, y después de una larga ausencia como Simbad el marinero tras el largo viaje, volvemos con la sección ELEMENTO. En éste espacio hablamos de poesía y de poetas, debatimos e incluso, a riesgo de caer en vergüenza y el fracaso, leemos poesía pero ¿cuando eso nos detuvo?
Y hoy subirá al escenario de nuestro propio Eslava un poema del poeta español Federico García Lorca, El Viejo Lagarto. No es de los más famosos pero sin duda muy bello. No obstante, hablaremos no solo de él.
Lorca, a diferencia de César, logró sobrevivir a los Idus de marzo de manera relativamente indolora. Era joven, talentoso y seguro de sí mismo. El fracaso del espectáculo quedaría en el pasado, y las amenazas de su padre serían rebatidas durante un tiempo: en una carta Lorca suplicó a su querido papá que cambiara de opinión y le aseguró que no tenía absolutamente nada que hacer en Granada, mientras que permaneciendo en Madrid “muy probablemente adquiriría renombre en la literatura”.
No podríamos decir que las esperanzas de gloria eterna de Lorca eran infundadas. Sí, la rosa de Castilla no estuvo exenta de espinas: a menudo se reían de Lorca por su pronunciado acento granadino y, en general, muchos lo trataban como un provinciano ridículo.
Pero al mismo tiempo, ya había ganado cierta fama, y ya se hablaba de él como de “un joven poeta prometedor”. Conoció a Juan Ramón Jiménez, uno de los mejores autores de la época, e incluso consiguió su mecenazgo. En pocas palabras, halló lugar en la vida bohemia madrileña aunque no siempre fuera respetado.
Dondequiera que apareciera el joven Lorca, inmediatamente se convertía en el centro de atención. Con su levita, generalmente negra, parecía un muchacho de un pueblo andaluz y a la vez, un poeta decadente. En esencia, esto es lo que era en aquel entonces, con sus veinte años: tocaba el piano de manera excelente, contaba con chispa historias reales e inventadas - y, por supuesto, declamaba poemas con ardor y pasión, de tal modo que su corbata atada de cualquier manera, se ladeaba apuntando hacia Granada.
En una palabra, como diría más tarde de él el poeta Jorge Guillén, y quienes saben español apreciarán la elegancia de la frase: “cuando estás con Federico, no hace ni frío ni calor. Hace Federico”.
Lo que podría traducirse al ruso como ... (traduce la cita de Jorge Guillén al ruso).
Y bien, ¿cómo un joven madrileño de Granada tan brillante no podría creer en sí mismo?
Hasta el verano del año 1920, Lorca permanecería en la capital. Iba a escuchar el jazz, se quedaba hasta altas horas de la noche en abarrotados cafés madrileños, discutía con amigos sobre la posibilidad o incluso la necesidad de la Segunda República Española y la Revolución de Octubre en Rusia ... Conoció a Luis Buñuel, de diecinueve años. Pero todavía no conocía a Dali, con Dali se conocería en su próximo viaje a la capital. Estaba interesado en el cubismo, el futurismo y el dadaísmo.
Os acordáis, en Cien años de soledad, Márquez dice al principio: “El mundo era tan reciente que muchas cosas carecían de nombre, y para nombrarlas había que señalarlas con el dedo”. Lo mismo en éste caso: Madrid era tan primigenia que la residencia de estudiantes de la calle Pinar donde se había instalado Lorca, se llamaba simplemente Residencia de Estudiantes.
Este lugar de culto ya era uno de los centros de la vida intelectual de España, donde podríamos encontrar en calidad de alumnos al perro andaluz Federico García Lorca, al lanzador de lanzas aragonés Luis Buñuel y al insectófobo catalán Salvador Dalí. Y por conferenciantes o visitantes invitados a Miguel de Unamuno, José Ortega y Gasset, Einstein, Stravinsky y Le Corbusier, no de manera simultánea, desde luego, porque el continuo espacio-tiempo difícilmente hubiera podido soportarlo, sino en años diferentes.
En una palabra, el joven Federico vivía en un ambiente que tanto acercaba a la creatividad como no le dejaba tiempo a ello. En aquel año, a menudo trabajaba en la cama en su pequeña habitación o escribía poemas en las servilletas de la cafetería, un lugar limpio y bien iluminado ya que siempre era el último de los clientes. Pero luego perdía éstos escritos.
Quizás si Lorca hubiera tenido bolsillos con cremalleras, en sus antologías modernas muchos más poemas estarían fechados en 1920. Pero las cremalleras aunque ya inventadas, aún no eran muy bien acogidas en el círculo de los bohemios españoles.
En fin, desde éste lugar brillante, sofisticado y de élite, a finales de junio de 1920, posponiendo al máximo el viaje, Federico partiría a su casa en Andalucía. Regresaría a los viñedos y viticultores, a los campos y pastores, a los polvorientos caminos rurales y a los interminables días silenciosos sin viento, sobre los cuales luego escribiría:
Dice la tarde: "¡Tengo sed de sombra!"
(traduce la primera línea de Cantos nuevos al ruso).
Lorca no quería irse del Madrid. Estaba fascinado por la capital y su nueva vida allí. Escribió a su padre: “¿Y qué tendría que hacer en Granada? ¿Escuchar conversaciones estúpidas, ser objeto de envidia y bromas tontas? ”. Lorca aún no sabía con certeza que Andalucía, Granada, Fuente Vaqueros, esos nombres y paisajes de su juventud permanecerían con él hasta el final. No sabía que se convertirían en uno de los temas principales de su poesía, no solo en su juventud sino también en la madurez.
Es verdad que todas las comparaciones son odiosas pero en este sentido García Lorca sería Sergei Yesenin español, o Sergei Yesenin sería García Lorca ruso. Un joven poeta rebosante de vida que sale de la provincia hacia la capital, pero no para sacarse la provincia de sí mismo sino para que la capital se enamore de la provincia. Para que llore por los abedules andaluces y los frutos rojos de los serbales vistos desde la ventana de una casa de piedra blanca en Asqueroso, para que llore por los naranjos en flor en Konstantinovo, donde se escucha el quejío flamenco en una choza de gitanos en las afueras del pueblo.
En realidad hay mucho en común entre éstos dos poetas, especialmente si partiéramos desde el mismo punto de partida, digamos, una manzana. Pero no Antonovka ni Verdedoncella, sino la Gran Manzana de Nueva York.
Con siete años de diferencia, cada uno de ellos viajaría a los EE. UU., y ambos estarían impresionados por Nueva York, ambos tendrían sentimientos encontrados e inusitados de haberse enfrentado con algo muy diferente a la triste tormenta de nieve de verano en Andalucía o Riazán.
(lee los poemas del poeta ruso Sergei Yesenin sobre sus impresiones sobre los Estados Unidos. En su contenido, recuerdan algunos de los poemas de García Lorca sobre los Estados Unidos).
Eran los versos de Yesenin, o mas bien de uno de sus héroes líricos. Y ahora escucharemos a Lorca - sobre el encuentro con lo mismo, de su poema Nueva York ...
Se aproximan tanto semánticamente, incluso diría que están emparentados, solo que se distinguen principalmente por su ritmo. Y si retocamos un poco, conservando en general el contenido de Federico y lo vestimos con la forma de Sergio, entonces ni su propia querida y anciana madre podría distinguirlos.
Escuchad a éste Lorca, pero no vestido con levita sino con la camisa rusa ...
(Lee el poema de Lorca Nueva York en ruso, transformado del ritmo de García Lorca en el ritmo del poeta Sergei Yesenin)
More
Less
Experience
Years of experience: 33. Registered at ProZ.com: Sep 2007.
Portfolio